Вернись из полета [сборник 1979, худож. С. Л. Аристокесова] - Наталья Федоровна Кравцова

и еще какие-то едва уловимые шорохи, которые сразу исчезнут, стоит только открыть глаза. Может быть, это слышно, как растет трава, или жук ползет по стеблю, или бабочка машет крыльями…

Тихий писк заставляет меня взглянуть на мир божий. В гнезде под крышей хаты попискивают птенчики. Их трое. Они широко разевают рты, ожидая пищи.

Ира еще спит. Мы лежим в спальных мешках прямо под самолетами, которые мирно стоят у самых хат, вдоль улицы. Над лесом висит солнце. Хвост моего самолета уткнулся в низенький заборчик, за которым пылают какие-то цветы на высоких стеблях. Их никто не сажает, просто они сами цветут каждое лето. Независимо от того, война или нет…

К птенцам прилетела ласточка. Это кто-то из родителей. Наверное, ласточка-мать. Птенчики беспокойно запрыгали в гнезде, вытягивая головки с раскрытыми клювами. Ласточка сунула букашку одному из них и быстро улетела.

Птенцы ждут, высовываются, копошатся в гнезде. Каждые полминуты к ним прилетают по очереди отец и мать. Быстро засовывают в раскрытый клюв прожорливого детеныша какую-нибудь гусеницу или жучка и снова улетают на поиски пищи.

Я наблюдаю эту картину и думаю: как же ласточка помнит, кого она накормила, а кто из птенцов еще голодный?

Где-то далеко громыхнуло орудие. Еще раз… И я вспоминаю, что идет война, что сегодня после обеда мы снова должны перебазироваться дальше на запад, потому что наши войска теснят немцев и они отступают не останавливаясь, а нам от них отрываться нельзя.

…Я лечу, как во сне. Еще перед полетом почувствовала недомогание. А теперь мне очень жарко, болит голова. Дрожат от слабости руки. В воздухе только и думаю: скорее бы долететь, скорее бы…

Меня клонит в сон, и я иногда опускаю голову, засыпая, но, спохватившись, заставляю себя бодрствовать. Смотрю по сторонам, но вижу только вверху — голубое и внизу — зеленое, все остальное сливается, видится как в тумане.

Внизу лес, лес, и нет ему конца. Наша новая площадка тоже в лесу, где-то на большой поляне.

— Вон справа наша точка, — говорит Нина.

Сначала я ее не вижу. Потом различаю: летают по кругу самолеты. Издали они похожи на мух. Их собралось много, значит, придется еще ждать очереди, чтобы зайти на посадку. Вхожу в круг. Когда все самолеты сели, сажусь и я. Все делаю автоматически, ничего не соображая.

Заруливаем к самолетам, я вылезаю из кабины и тут же падаю в траву: ноги отказываются идти. В траве лежу и стучу зубами. Мне холодно. А солнце ярко светит, и вообще я знаю, что сейчас — жара. Просто у меня озноб.

Нина тормошит меня:

— Наташа, слышишь? Что с тобой?

Но слова ее доносятся откуда-то издалека, и у меня нет сил отвечать.

Прибежала Ира:

— Ты что, заболела? Голова горячая…

Достали термометр. Оказалось — сорок градусов. Сразу поставили диагноз: малярия. Это не первый случай.

В небольшом домике, где устроили больницу, нас пятеро. У всех — малярия. Врач — незнакомая пожилая женщина. Я вижу ее впервые. Говорят, она в полку временно, пока не вернется из командировки Оля Жуковская. А может быть, она и не врач вовсе.

Она усиленно кормит нас акрихином. Мы желтеем. Катя Рябова болеет уже дней десять, у нее приступы через день. И мне кажется, что она пожелтела больше всех.

Вечером немецкие самолеты бомбят железнодорожную станцию. А может быть — аэродром? Нет, все-таки станцию. О том, что здесь самолеты, они еще не знают.

Это совсем рядом, метров четыреста от нас. Одна за другой рвутся бомбы. То ближе, то дальше.

Меня трясет лихорадка, и мне абсолютно все равно, убьют меня или нет. Остальные чувствуют себя получше, и им это уже не так безразлично. Они лежат, прислушиваясь к взрывам. Определяют, в каком месте падают бомбы. И как ложится серия — в нашем направлении или нет.

А врач мечется, не зная, куда деваться. Она еще никогда не видела бомбежки. Не может решить, оставаться ли ей в комнате вместе с нами или спрятаться на улице.

Она то выбегает, то снова вбегает. Что-то говорит нам взволнованно. Кажется, предлагает выйти. Но никто не думает выходить. Кате она явно действует на нервы.

— Вы бы спрятались где-нибудь в яме, — советует она. — Тут есть недалеко, я видела. Там спокойнее.

Вспышки света за окном. Грохот взрывов. Один, второй, третий… Серия бомб.

Взрывы очень близко. Дрожит наш домик, вот-вот развалится. Стекол в окнах давно уже нет. С потолка сыплется штукатурка.

При очередном взрыве врач, испуганно охнув, приседает. Потом, смешно замахав руками, выбегает, хлопнув дверью. Через несколько секунд снова нерешительно просовывает голову в дверь: трудно определить, где страшнее.

Кажется, что бомбы рвутся везде. А как там на аэродроме? Сегодня — полеты. Все лежат тихо-тихо…

Из-за пруда вставало солнце

В деревне была всего одна улица, широкая, ровная. Эту улицу и решила использовать командир полка как площадку для полетов.

Мы собрались небольшой группой и тихо переговаривались, прислушиваясь к низковатому голосу Бершанской. Таня и Вера, уже одетые для полета, стояли перед ней с планшетами в руках. Они должны были лететь первыми.

— Задание ясно?

— Ясно, — ответили сразу обе и приготовились идти.

— Будьте осторожны, — продолжала командир полка, не торопясь отпускать их.

Она стала разглядывать карту, вложенную в планшет. На лбу — резкая вертикальная складка. Глаза сощурены в узкие щелки.

«Зачем карта? — подумала я. — Вон цель, за речкой. Отсюда рукой подать». Я посмотрела в ту сторону, где за небольшой белорусской деревушкой синела полоска леса. Там, в лесу, сосредоточились остатки фашистских войск, так называемая «группировка». Гитлеровцы отказались сложить оружие, надеясь прорваться к фронту, к основным силам. Наша задача: заставить их сдаться.

— Бомбить лучше серией. С одного захода. — Бершанская не отрывала глаз от карты.

Таня кивнула. Вера немного удивленно смотрела на командира полка: зачем это объяснять, они же не новички…

Бершанская помолчала, все еще не отпуская их.

«Почему она тянет? — не понимала я. И тут же догадалась: — Боится за них… Боится, что не вернутся!»

У нее были основания беспокоиться: бомбить днем на самолете По-2 крайне опасно. Незадолго до получения задачи мы наблюдали, как связной самолет из дивизии, пролетая над лесом, был обстрелян и сбит. Раненый летчик с трудом дотянул до нашего аэродрома. Из задней кабины вынули тело убитого штурмана…

Бершанская наконец подняла глаза.

— Выполните задание — и быстрей домой!

Она пристально посмотрела на Таню. Потом на Веру. В зеленоватых щелках — тревога. Брови сурово сдвинуты. Словно